Павловна, Шурка, шофер, Аннушка, Аннушкин Миша, Дуськин муж и обе Дуськи стояли кольцом в совершенном молчании и неподвижно, как вколоченные в пол. Хочется просто отдохнуть в кругу семьи, а не думать о том, почему пол все время скрипит? Нередки и ситуации, когда помощь с ремонтом требуется старшему поколению, а выкроить время на такую помощь никак не получается. А вчера, как я шла от обедни, за мною кромешник шел, под фату мне хотел заглянуть, а кругом, я слышала, народ шепчет: «Гришка Грязной… Неизвестного гражданина квартхоз и Катерина Ивановна под руки вывели на лестницу. Утром в девять праздник начался матлотом, исполненным Василием Ивановичем на гармонике (плясала Катерина Ивановна) и речью вдребезги пьяного Аннушкиного Миши, обращенной ко мне. Очнись, окаянная душа, - ответила Катерина Ивановна. Сначала она только отвечала мне и то не совсем охотно; под конец говорила так, как будто меня тут вовсе не было, говорила, глядя то на красные вечерние облака, то в глубину темной сосновой рощи, которая с каждым часом становилась глуше и безлюднее. Не мучай птицу под Светлое Христово Воскресение! «Я, Павловна, если вы еще раз ударите Шурку по голове, подам на вас в суд, и вы будете сидеть год за истязание ребенка», - помогало плохо. Когда он был у нас в первый раз…
«Ну вот, господа, - говорил он своим старым товарищам, - и я, как отравленный Сократ, приношу жертву Эскулапу». Я уверен, что нет, - отвечал я, засмеявшись. Но где, но где сей царь? Сполоха не ударили; гонцы известили народ, что государь царь жив и здоров и все царское семейство здравствует; что царю угодно было поехать из Москвы в село Коломенское, а зачем и как, про то ведомо его царской милости. Но я не хочу вам наскучить всеми примечаниями, на стихи мои сделанными. Но как! Это был непрерывный басовый вой в до-диез, вой душевной боли и отчаяния, предсмертный тяжкий вой. Пусть даже это будет тень - призрак - мечта. Я не только никого не любила, я даже не понимала романов, где описывались страсти; в доме шутя звали меня монашенкой, у меня была мечта в какой-нибудь пустыни кончить мою молодость. 25 мин. истопник (в страшном состоянии, молчал и молча ушел, 5 миллионов, данные мною, потерял тут же в коридоре). Однажды вечером, около семи или осьми часов, я застал Марью Игнатьевну на том же месте, где я всего чаще встречал ее одну, а именно в роще, на скамейке, неподалеку от земляного вала, из-за которого видна была крыша ее светелки и угол голубятни. Как же это могло случиться, что я влюбилась.
Как можно быть ему посредственным? Как тебе не грех беспокоиться и ожидать меня… В надворном флигеле дома Ярошенко квартира № 27 называлась «писучей» и считалась самой аристократической и скромной на всей Хитровке. Во всей этой истории не было бы ничего замечательного, особенно для страны, в которой давно вывелись миллиардеры и даже старики с флюсами не помнят об их причудах, если бы каприз далматинского «золотого осла» не положил начала занимательной истории, которую я и собираюсь рассказать. Надо же быть такому греху! Ну и конечно же исправить все косяки от предидущей бригады мастеров. Правда, егеря, у которых оказалось много слитков серебра из казначейства, обещались ему купить у него что-нибудь: этих слитков, величиной с кирпич и такой же формы, было много. Никогда их не запомнишь. Никогда не жаловалась она на скуку и никому не навязывала своих воспоминаний. Если я не скидаю траура, значит, помню того, по ком я ношу его, значит, я еще люблю. Специально для этого и держится такая «мельница», а кроме того, в ней в дни, не занятые «деловыми», играет всякая шпана мелкотравчатая и дает верный доход - с банка берут десять процентов. Дай, наведаюсь. Вхожу - глядь туда, сюда - нет моего седока „Что тебе, погонялка?
«Ежели кому не нравится, пусть идет туда, где образованные». Я никогда не был в ее комнате, видел только лестницу наверх да лампадку, которая всю ночь, бывало, светилась в ее маленьком окошечке. Всю ночь, однако ж, снилось мне, что я иду к нему в сад… Пущай недоливают. А что касается, какой я трезвый, понюхайте четверть. В полдень Сидоровна нахально недолила на три пальца четверть Василию Ивановичу. Ах, как меня баловали! Ах, Мари! - сказал он, целуя меня. Если идет барышня с мохнатой простыней, в сандалиях, - значит, наша, с купания. Я люблю вас глубоко и свято и боюсь - эта свадьба - эта брачная жизнь помешает мне любить вас… А жизнь связала их крепкими путами. Это какой Иван Иваныч, - спрашивает Татьяна Михайловна, - тот самый, который в прошлом году сломал себе ногу? Это хорошо, что я уезжаю, - говорила она Гурову. Сначала мне хотелось как-нибудь, чем-нибудь рассмешить ее - не удалось: галантерейный вздор ее не трогал. Иван Гаврилович! Побойся Бога! Пошел мой сукин сын (читай квартхоз - муж Катерины Ивановны) как добрый за покупками. Шурку она имеет право бить, потому что это ее Шурка. „Простофиля ты, - толкует Серега, - настоящего седока сейчас видно по ухватке" Да, поди-кось, влезь ему в душу.
No answers yet